self-transcendence

"...Однажды, во времена преследований, в квартиру господина Эгге, который научился говорить "нет", пришел агент и предъявил документ, составленный от имени тех, кто хозяйничал в городе, и гласивший, что ему принадлежит каждая квартира, в какую он только ступит ногой; равным образом ему должны предоставить любую еду, какую он только потребует, и каждый человек, коего он увидит, должен ему служить.

Агент уселся на стул, потребовал еды, умылся, улегся и, отвернувшись к стене, перед тем, как заснуть, спросил:
- Ты будешь мне служить?

Господин Эгге укрыл его одеялом, отогнал от него мух, оберегал его сон и далее, семь лет подряд, служил ему так же, как в первый день. Он делал для агента все, кроме одного: он не говорил ни слова. Спустя семь лет агент, растолстевший от обильной еды, безмятежного сна и раздачи приказов, умер. Тогда господин Эгге завернул его в рваное одеяло, вытащил из дома, вымыл лежанку, заново покрасил стены, вздохнул и ответил:
 - Нет".

встреча "молодое поколение в политике" достигла своей кульминации в тот момент,
когда во время речи участника арт-группы "война" о необходимости анархии для разрушения старой системы,
один из подвыпивших посетителей клуба "грибоедов" запел "боже, царя храни".

в моем любимом армянском кабаке, где не принимают кредитные карты, а официантки щелкают семечки за соседним с тобой столом, один зал ВНЕЗАПНО сделали некурящим.
во всем признаки упадка.

разговор в петербургской коммуналке:

- Ты куда собрался?
- На солнце посмотреть.

"La Fidélité des Images" by René Magritte
(a 1976 French monograph of 59 photographs between 1925 - 1955)

была тут на днях на защите кандидатской диссертации своего преподавателя немецкого языка.
на традиционной after-party собрались лингвисты, среди которых моя учительница возраста сорока лет смотрелась девчонкой.
дамы и господа, изящно переходя с русского на немецкий и обратно, вспоминали былое: защиты своих дипломов в 40х годах.
одна очаровательная бабуля рассказала, как ходила в то время к именитому преподавателю.
ходить приходилось одной.
потому что она была единственной студенткой, которая во время блокады, вплоть до эвакуации, продолжала посещать лекции по германской филологии.

Жизнь моя остановилась. Я мог дышать, есть, пить, спать, и не мог не
дышать, не есть, не пить, не спать; но жизни не было, потому что не было
таких желаний, удовлетворение которых я находил бы разумным. Если я желал
чего, то я вперёд знал, что, удовлетворю или не удовлетворю моё желание, из
этого ничего не выйдет.
Если бы пришла волшебница и предложила мне исполнить мои желания, я бы
не знал, что сказать.
Если есть у меня не желания, но привычки желаний прежних, в пьяные
минуты, то я в трезвые минуты знаю, что это -- обман, что нечего желать.
Даже узнать истину я не мог желать, потому что я догадывался, в чём она
состояла. Истина была то, что жизнь есть бессмыслица.
Я как будто жил-жил, шёл-шёл и пришёл к пропасти и ясно увидал, что
впереди ничего нет, кроме погибели. И остановиться нельзя, и назад нельзя, и
закрыть глаза нельзя, чтобы не видать, что ничего нет впереди, кроме обмана
жизни и счастья и настоящих страданий и настоящей смерти -- полного
уничтожения.

сидя на остановке, наблюдала, как бомжеватого вида дяденька рылся в мусорном баке.
вместо привычных пивных банок и бутылок, он достал оттуда газету.
развернул и начал читать.

читала "Братьев Карамазовых", кусок с откровениями старца Зосимы.
вдруг посреди чтения уснула - с включенным светом и книгой в руках.
и снится мне удивительный сон.
а во сне трахаюсь я с огромным байкером.

как бы. непонятно сие видение.

Benjamin Katz & Georg Baselizt, Kunsthalle Bielefeld, 1.9.1985 Hall Collection © Benjamin Katz